Голосование пользователя

Ну конечно, эта чертова жизнь полна дешевого драматизма в стиле комиксов. Стоило той бабе сказать пару слов про ужасы, что поджидают маленьких детишек снаружи, как заскрипели ворота, завыли оборотами двигатели, затрещали редукторы, зашуршали ременные передачи. Да, детишки, маленькие засранцы, послушные и хулиганье, бойтесь ибо в вашу пропахшую мазутом дыру пришли те самые ужасы.

Я въехал во главе колонны. На марше такой дешевой ерундой я конечно не страдаю, впереди обычно гарцуют на кроссовиках Орех, или Ролик, они у нас вроде как разведчики. Но когда въезжаешь в запакованный, закатанный стенами клоповник, вроде Форта, надо произвести впечатление. А кто в нашем сегодняшнем шоу производит впечатление? Кто главный герой дня? Конечно Юлий!

Это я, если кто еще не понял, в честь Цезаря. Того самого, ага. Почти два цельных метра ахуенности и злости, завернутые в прочную, пропыленную кожу, и жуткий шлем сверху с решетчатым забралом спереди и цепями сзади, верхом на громогласном монстре, жрущем драгоценный бензин похлеще чем драконы из сказок девственниц. Не человек - монстр.

Ну, на самом деле, такой вид скорее условиями снаружи обусловлен. Бабенка не сильно наврала. Даже если ураганов нету, ветер будь здоров, да и пылищи столько, что приходится закрывать каждый клочок кожи, закутываться с ног до головы.

Следом за мной втягивается, улюлюкая и вхолостую газуя моя банда. Парни рады, сегодня можно будет пожрать по людски, помыться и выспаться. А если повезет и многое другое. Двое, четверо, семеро, восьмой врывается в последнюю секунду, балансируя на заднем колесе. Лихач чертов.

За ним, пафосно закрывая свет (я говорил уже что вся сцена штампами из комиксов отдает, устаревшими пятьдесят лет назад?), протискивается в ворота машина Чероки. Вы не поверите, он сам больше своего трехосного чудовища. И жрет как вся моя банда вдобавок. Зато на борту у него сразу три бабы, такие дела.

Вернее две бабы и Невеста. Единственная шмара, в которой я не уверен что она шмара. И единственная на счет кого не пришлось отдельно воспитательную беседу с моими гоблинами проводить. Ни один идиот не рискнул бы полезть к ней под юбку. Даже если бы она носила юбки. Такая отрежет все что у честного рейдера лишнее, подбросит в водух и всадит десяток пуль еще до того как бедолага боль почувствует. Вы не думайте, я не боюсь. Я все равно круче. Просто парни ее стороной обходят.

С другими ситуевина иная. Марсия душка и золотые руки. Она степлером (обычным степлером!) щеку Санду сшила прямо на месте, когда ему рожу осколком порвало. Да так сшила, что к вечеру уже жратва наружу не вываливалась, когда он есть вздумал, а через пару дней и вовсе как новенький бегал. На ее счет я парней предупредил, нам еще работать вместе, нечего руки распускать. Впрочем, они с толстяком Чероки спелись, он там разрулит, если что.

С Изис хуже. Свалилась на мою голову. Мелкая, а есть в ней что-то такое жутковатое, не от мира сего. И заступиться за соплячку некому. Шакалье тут сразу чует слабину. А я чую, что не все так просто. Это она нас провела в последнем рейде. Между ураганов прошли, волкам степным не попались, даже бензина будто меньше ушло. Нет, братишка, таких союзников надо беречь.

Мастодонт Чероки наконец-то проползает в ворота. Следом врываются остальные. Представляю как они снаружи круги нарезали, да клаксонами выли в нетерпении.

Я же уже остановился, откинул подножку и встал таки на твердую землю. Пора шлем снимать и знакомиться с местными.

Джозеф проверил обойму. Хорошо, что дактилоскопический сканер блокирует только гашетку и обойму можно вытащить спокойно. Если не уничтожить сканер, то капитан не сможет воспользоваться пистолетом. А если уничтожить -- страшно подумать, что может произойти, если пистолет попадет в плохие руки.
Так или иначе, сейчас у Морруэла 16 патронов. Что это может значить?
Джозеф думал. Он любил и уважал точные науки, особливо математический анализ (хотя давался тот ему неважно), и никогда не упускал случая начать перебирать числа и цифры.
16 патронов... Что это может значить?.
Точность члена службы безопасности проекта RECOL примерна равна точности мастера спорта по стрельбе, что эквивалентно 84% шансу на попадание и 40% шансу на убийство с первого выстрела. Если с первого выстрела убить не получится, то убийство со второго гарантировано со 100% вероятностью (хотя бы от кровотечения).
Итак, при таком навыке стрельбы 13 патронов уж точно уйдут в цель, а 5 патронов поразят цель с первого выстрела. Соответственно, 8 патронов поразят 4 цели. Итого 16 патронов в среднем сделают 9 жертв. Если девять погибших -- среднее число, то общая численность потенциальных жертв варьируется от 2 до 16 человек.
Числа носились из стороны в сторону, обегали место высадки и заглядывали в саркофаги. Мрачной мыслью "Хреново..." Джозеф подвел черту смертной характеристике.
Мрачные же мысли начали входить в силу и накапливаться, словно снежный ком. Следующей мыслью, например, была о каннибализме. Морруэл подумал, что смог бы есть людей и что закрывать саркофаги с трупами крайне неразумно. Человеческое мясо лучше усваивается и переваривается благодаря сходству соляного и белкового состава. Сам же кэп говорил о том, что никому не известно о состоянии флоры и фауны на планете. А это значит, что большая часть растений и зверья либо отравлены, либо вызывают мутации. Если это так, то рано или поздно выжившие подойдут к мысли о людоедстве. И тогда пойдет в ход пистолет. Погибнут люди, от двух до шестнадцати, и будут съедены.
Бесчеловечно, да. Миролюбивых самаритян, скорее всего, разотрут в порошок. Проект привел всех выживших к общему знаменателю. Теперь не имеет значения, кем ты был в прошлой жизни -- политикан, звезда телешоу или эстрады, папа римский и кто еще был в почете тогда? Тогда...
Джозеф сплюнул. Взял большую черную руку Дерека, вложил в нее пистолет и поделился мыслью о сканере, числе жертв, плохих руках и каннибализме.

В памяти Норберта проносилась вся его жизнь. Наиболее отчетливо, в нормальном темпе воспроизводилась сцена убытия. Накинув старую бежевую ветровку размера 5XL, тесную, но приятную на ощупь, и надвинув капюшон пониже, он вышел из дома и сел на заднее сидение приехавшего по вызову такси эконом-класса. Он разглядывал отражение в своих туфлях - за окнами не оставалось ничего светлого и доброго, что могло бы унять тревогу. Доехал до места назначения он часа через полтора - утренний час пик буднего дня растянул получасовую поездку втрое...

...Вот он лежит на кушетке в ярко освещенной люминесцентными лампами комнате с кафельными стенами и полом. Тревога все еще не покидала его, хотя он и осознавал, что пути назад нет, и что выбранный путь - единственно верный. Он разглядывал врачей, подготавливавших анастетик и аппарат для его ввода. Будучи убежденным атеистом, он все же провел параллель между ними и ангелами, а палата у него ассоциировалась с приемной пред Эдемскими садами. Скупая мужская слеза прокатилась по его щекам - увидит ли он свой дом когда-нибудь? Роскошная жизнь, признание и уважение - сколько сил и средств было вложено во все это, и куда теперь все это пропадает...

...Скупая мужская слеза прокатилась по его щекам. Не от печали - от резкого красного света, резавшего еще не адаптировавшиеся глаза. Инстинктивно он хотел было закрыть глаза рукой, но почувствовал, что слишком ослабел, чтобы сделать это. Паника потихоньку наполняла его. Где я? Что я здесь делаю? Почему я не могу пошевелиться? Мне нужна помощь... Мне нужна помощь!...

- Мне нужна помощь, - слабо закричал Норберт.

Возьмите себя в руки, герр бригадный генерал! На учениях вы чуть было не сгорели в "Мардере" с бракованным движком, а тут всего лишь...

Подождите. Я же улетел с Земли? Я в криогенной камере, куда, как мне говорили, меня поместят, чтобы пережить длительный полет. Судя по всему, летали мы долго, потому тело так бессильно.

- Вытащите меня кто-нибудь! Я не могу пошевелиться!

- Да, мама. Хорошо, мама. Мама, у меня дела. Ну мам! Мама, у меня дела. Нет, в течение получаса не приеду. Нет, и за час тоже не приеду. Мама, - Руслан не выдержал и повесил трубку. Настроение оказалось изрядно попорченным этим разговором. В голову начали лезть знакомые мысли. Ему двадцать лет, и он живёт с родителями. Никогда не работал, а стипендия слишком быстро расходится. И даже девушки у него нет только из-за родителей - те не дают работать, а значит неоткуда взять деньги на женщин. Да и если бы деньги были, не под нос же к родителям их приводить.

Затем мысли Руслана переключились на прибор. Основная его особенность - получение информации о будущем. Но есть и недокументированные возможности - зарабатывание немалой суммы денег в короткие сроки. И почему бы не использовать их? Деньги это хорошо. Деньги дают власть. Деньги дают свободу. Деньги дают возможность снять шлюху через интернет.

- Знаешь, Евгений, - начал отвечать Гудиев на вопрос, заданный другом незадолго до начала разговора с матерью. - Если до послезавтра со мной ничего не случится, утром мы будем знать результаты всех матчей, что произойдут завтра. И на выигрыш я сниму квартиру, - уже скорее для себя сказал Руслан.

- Э-э-э, - протянул Руслан, пересматривая записку. - Сегодня же? 16 написано. И во второй части тоже. Сегодня 16.

Спасение. Это слово прозвучало и растеклось по всему телу, вызывая неприятные ассоциации и портя настроение. При всех своих грехах и недостатках Гудиев считал себя хорошим человеком. И совесть, опьяненная мечтой об успехе, внезапно протрезвела и зашевелилась.

- Слушай, бро, я тут заметил, да. Гражданин, которого сбили, он же 98 года рождения. То есть четырнадцать лет всего ему. Ребёнок ещё, пацан. А гражданка эта, женщина всё же. Зная то, что мы знаем, можем мы всё как есть оставить? Точнее ты. Мне в институт завтра, рано лечь надо. Да и сделать ещё многое надо. Домашку там, прибор усовершенствовать, - внезапно сдал назад Руслан. Покидать дом и идти куда-то допоздна ему не хотелось. Впрочем...

Гудиев вспомнил свои фантазии о спасённых женщинах, отдающихся ему прямо на месте спасения. О ментах, чествующих его. О уважении, которое он может этим заработать. Ему хотелось стать героем... в хорошем смысле этого слова. Умирать (а в записке шла речь о ноже) ему не хотелось. Вообще, он предпочёл бы спасать, не отходя от дома, а лучше совсем из него не выходя.

Но сейчас психовать было рано. И, не говоря другу о своих мыслях, Руслан продолжил убеждение:
- Хотя не, почти всё из этого может подождать. Заодно и проверим, не врёт ли прибор, раз уж сомневаешься. Наука требует жертв, - Гудиев хохотнул, хотя предчувствия были самими плохими и на душе скребли кошки. - Да и потом, представь, что прибор работает. И мы в будущем там были. И если мы сейчас не пойдём, то в будущем не сможем отправить такое сообщение. И случится парадокс. И что тогда?

24.10.1935 8:01
Шанхай, Международный сеттльмент,
Нинбо-роад, детективное агентство Сыма Тая

О надменности и чванстве шанхайцев, считавших себя привилегированной кастой среди полумиллиардного китайского населения, ходили легенды, и, в отличие от многих других, этот стереотип действительно имел под собой основания — пускай уж и невозможно было в стремительно растущем мегаполисе найти шанхайца в четвёртом поколении, да и тех, у кого здесь родились хотя бы бабка с дедом, было днём с огнём не сыскать, но вот уж зато если ты сам родился в Шанхае, то и зазнайство ты впитывал в кровь вместе с шанхайским диалектом, на котором ты демонстративно разговаривал с другими уроженцами Шанхая на зависть понаехавшим провинциалам, тщетно силящимся разобрать пару слов.

Шанхайцы ходили, задрав нос перед всеми. Ты понаехал из провинции Цзянсу или Чжэцзян? Ты трамваев уже не боишься? А к светофорам привык? Из Бэйпина? И как там ваши загаженные верблюдами хутуны, дерьма всё ещё по колено или отчерпали? Из Маньчжурии? (в сторону) Что ж вас там японцы-то всех не перебили, а?.. Из Гуанчжоу? Бедняжка, здесь нет тараканов, придётся тебе привыкать есть что-нибудь другое. Из Сучжоу? У вас красивые каналы и девки: если бы убрать всё остальное, Шанхаю получился бы неплохой пригород. Из Ханчжоу? У вас красивое Западное озеро, а девки красивей в Сучжоу, так что из вас и пригорода не получится. Из Нанкина? Столичная штучка, думаешь? А ну-ка, сколько у вас в Нанкине небоскрёбов? Вот то-то же. Ты из провинции Сычуань??? Извини, у тебя точно нет блох?

И только два китайских города было, при упоминании которых шанхайцы смущённо прятали подальше свою спесь: Гонконг и Макао. Эти два города были населены такими же южными китайцами, как и в соседнем Гуанчжоу, вот только помимо кантонского, говорили все тамошние жители на английском или португальском, имели западные имена и, самое-то главное, ещё и подданство западных держав, надёжно защищавшее их везде, где бы они ни жили. А ещё гонконгские китайцы пили зелёный чай из европейских чашек и даже — о ужас и анафема для всех материковых китайцев! — понабрались от англичан привычки пить чёрный (красный) чай с молоком!

Разумеется, не стоит думать, что все гонконгцы жили как короли. Гонконг, как и Шанхай, был быстрорастущим (хоть и меньшим по размеру — хоть чем-то могли утешиться шанхайцы) городом, и далеко не одни лишь богатеи-тайпаны жили там: Виктория-харбор была переполнена грязными джонками, на которых в отсутствие крыши над головой ютились целые семьи, на Новых Территориях стояли диккенсовские потогонки, в которых с утра до ночи трудились тысячи рабочих, десятки тысяч людей, скученных в жарких и влажных трущобах района Сайинпунь, гибли от чумы и холеры, а лаоваи (или, по-кантонски, «гвайло») жили себе в отгороженном районе на Виктория-пик, куда китайцев начали пускать только пять лет назад (собак, надо думать, пускали и ранее).

Сыма Тай (Дэвид Сыма) родился и вырос в Гонконге. Он тоже был подданным Великобритании, прекрасно говорил на английском языке (куда лучше, чем на стандартном китайском, который, в отличие от кантонского, не был ему родным), а к тому же ещё был отпрыском одного из самых известных китайских родов и даже потомком древних китайских императоров и великого историка Сыма Цяня. Одним словом, Дэвид Сыма был непростым китайцем.

Между тем, Дэвид не был богачом — богатства автоматически не даёт ни британское подданство, ни даже двухтысячелетняя родословная: сколько их таких, Сыма, в Китае? Если бы каждый Сыма был богачом, то никому другому во всём Китае бы и гроша не досталось (а ведь есть ещё и потомки Конфуция, и Чжоу Дуньи, и прочих). Иными словами, гонконгские Сыма богатством не блистали, и Дэвид жил тоже скромно. Впрочем, богатства фамилия Сыма не могла дать, а вот гуаньси, то есть связи — вещь важнейшую для любого китайца, хоть из заснеженного Харбина, хоть из экваториального Сингапура — давала, ведь сколько их таких, Сыма, в Китае?

Так и здесь: когда в 1920-м году молодой ещё Дэвид по своим обстоятельствам переехал в Шанхай, местные Сыма, конечно, помогли ему здесь устроиться, найти жильё, ссудили и деньгами под скромные проценты на первое время — и дело пошло! Не очень быстро, без особенных амбиций — но двигалось дело, приносило доход и давало уверенность в завтрашнем дне. Ну а то, что растёт не очень быстро — ему ли, человеку с двухтысячелетней родословной, куда-то спешить?

Сейчас, через пятнадцать лет, штат детективного агентства Сыма Тая всё ещё насчитывал пять человек, на троих больше, чем пятнадцать лет назад. Располагалось агентство на первом этаже дома по Нинбо-роад — не самой шикарной улицы, не самой дорогой, но зато в самом центре Сеттльмента.

Японский господин, у которого была назначена встреча с хозяином агентства, огляделся по сторонам, увидел в арке дома табличку «Детективное агентство Сыма Тая во дворе направо», прошёл через арку в тесный дворик, в котором заметил припаркованные «испано-сюизу» и новенький «форд», нашёл нужную обитую кожей дверь, нажал на кнопку звонка.

Дверь японскому господину открыл вертлявый и худенький паренёк девятнадцати лет с короткой стрижкой, татуированной головой дракона, выползающей по шее из-под высокого воротника шерстяного свитера и аж целыми шестью пальцами на каждой из таких же татуированных рук. Парня этого звали Хуан Хуафань, и работал он у господина Сыма около года. Образования какого-то серьёзного у этого парня не было, из иностранных языков знал он один пиджин-инглиш, ни в чём особо не разбирался, зато был уличным парнем и знал кое-кого из банды Чжан Жэнькуя (которой, кстати, Дэвид отстёгивал ежемесячно кое-какие суммы), ну и, надо думать, работал и осведомителем для людей Чжана в агентстве Сыма. Вообще-то вещи, которыми агентство Сыма занималось, людей Чжана не сильно интересовали, а потому Сяохуан был безопасен, безобиден и полезен. Число «шесть» в китайской нумерологии означает коварство, и потому шестипалый Хуан Хуафань мнил себя прирождённым конспиратором и беспринципным злодеем, не являясь, однако, ни тем, ни другим — для конспиратора он был слишком простодушен, а для злодея — по-хулигански добродушен (ограбить человека можно, но потом ещё и избивать-то — зачем?) и честен. Наверное, благодаря своему последнему качеству Сяохуана и отправили из его банды присматривать за агентством Сыма. Роль шпиона коварному Сяохуану нравилась, и тот, разумеется, ни капли не подозревал, что начальнику давным-давно всё о нём известно.
— Господин Тяньчжун? — обратился Хуан к стоявшему на пороге Дзиро. — Добро пожаловать, добро пожаловать, — парень с поклоном отвёл в сторону тихо прошелестевший занавес из нанизанных на нити тонких красных палочек и поёжился, — прохладно-то сегодня как, а? Всё, осень пришла.

Дзиро вместе с Хуаном прошли по узкому тёмному коридору. Боковая дверь отворилась, и в коридор выглянула молодая миловидная круглолицая девушка с завитыми волосами в скромной блузке, брюках и накинутой на плечи шали. В руках она держала дымящийся чайник.

Девушку эту звали Бу Хуэй, и с именем ей в жизни очень не повезло. Вообще-то звали её Пак Хей, потому что она была кореянкой, переехавшей с семьёй в Шанхай в одно время с Сыма, только было ей тогда десять лет, а ему двадцать. По-корейски Пак Хей звучит нормально, но вот по-китайски слова «бу хуэй» означают «не умею» — так её, разумеется, все с детства и звали, Неумеха. Девушка, конечно, пыталась избавиться от прозвища и даже взяла себе другое имя, распространённое и в Корее, и в Китае — Пак Мин Чу (Бу Миньчжу), но так никто её не звал, потому что Бу Миньчжу было скучным именем, а вот Бу Хуэй — забавным.

Как и подобает азиатке, Бу Хуэй, если и обижалась на прозвище (а Сыма видел, что обижалась, и ещё как!), то ни крика предпочитала не поднимать, ни дуться даже показательно не спешила, а вместо этого только скромно пожимала узкими плечиками, уже привыкла, дескать, и молча доказывала делом несостоятельность насмешек. Умела Бу Хуэй, конечно, не всё, но вот уж что умела, то умела хорошо — толстые телефонные и адресные справочники, которыми были заставлены шкафы в агентстве, она чуть ли не наизусть все знала, а уж если требовалось найти какую-нибудь заметку в газете десятилетней давности, то в библиотеку нужно было посылать именно её — и уж можно было быть уверенным, что без нужной заметки она оттуда не выйдет. Ровно с таким же старанием и обстоятельностью подходила Бу и к остальным заданиям — будь то стенографирование прослушиваемых телефонных переговоров (да-да, и таким иногда баловались Сыма и Ко., только тсссс, муниципальной полиции ни слова!) или заваривание чая для всей фирмы. И даже жениха Бу нашла так же обстоятельно, быстро и безошибочно, как номер в справочнике — ещё месяц назад никто ничего о нём не знал, а вот на прошлой неделе Бу объявила коллегам, что в следующем году выходит замуж за какого-то стоматолога. Вот так-то.

Бу Хуэй выполняла ещё и обязанности секретарши (держать отдельного сотрудника на этой должности было бы расточительно), и потому Дзиро сразу понял, что видит перед собой ту самую девушку, с которой говорил вчера по телефону. Увидев Дзиро, Бу Хуэй поклонилась и ушла вместе с чайником обратно в комнату, откуда вышла. Иногда она вела себя странновато, да.

Хуан, в очередной раз поклонившись, открыл перед Дзиро дверь, и японец вошёл в небольшую комнату с двумя узкими окнами. Под потолком комнаты висел сейчас не работающий вентилятор с длинными лопастями, вдоль стен стояли застеклённые шкафы, наполненные книгами, папками и справочниками, а на стене висела большая карта Шанхая, утыканная булавками с прикреплёнными к ним листочками. На другой стене, между выходящих во двор окон, висела доска, куда детективы прикрепляли какие-то газетные вырезки — сейчас они тут висели уже в несколько слоёв. Помимо этого, стены были покрыты и другими бумагами, картинками и фотографиями, так что обоев под ними уже и видно-то не было. Близ двери стояла вешалка, завешанная пальто и шляпами, а в середине комнаты, между тремя столами, также заваленными бумагами, стоял большой масляный электрообогреватель — действительно, с утра было прохладно.

За одним столом сидел русоволосый полноватый кареглазый европеец средних лет, одетый в полосатый пуловер с треугольным вырезом и в чёрные нарукавники. Увидев гостя, детектив встал из-за стола и поклонился. Дзиро безошибочно определил белоэмигранта — даже и не видя человека в лицо, а просто узнав, что в детективном агентстве со штатом пять человек работает лаовай, можно было не сомневаться в его национальности — ну правда, не британец же пойдёт работать в такое место?

Дзиро, в общем-то, был прав в своём предположении, но чуть-чуть всё-таки ошибся: русский был не совсем русским, а татарином по имени Наиль Галимжанов. Казалось бы — зачем детективному агентству нанимать эмигранта? Но смысл был: во-первых, у Наиля были связи в русской колонии в Шанхае, во-вторых, он мог, не вызывая подозрений, шпионить за людьми в местах, где преобладали европейские лица (тюркские черты у него не были сильно выражены), да и боевой опыт мог пригодиться — как-никак Наиль отшагал вместе с белыми армиями всю Сибирь с запада на восток, а потом воевал в Китае наёмником ещё и в двадцатые, пока не получил тяжёлое ранение в 1924-м году (от ранения, кстати, эмигрант так до конца и не оправился и до сих пор прихрамывал). После этого Наиль и обосновался в Шанхае, работал тут сначала охранником, а затем семь лет назад нанялся в агентство Сыма. Дэвид сначала побаивался было, что Наиль окажется подвержен присущей русским эмигрантам меланхолии, которая могла бы сильно мешать работе, но, к счастью, ошибся: во-первых, Наиль почти не пил (хоть особо религиозен и не был), а во-вторых, то если даже о чём-то и тосковал, то виду не подавал, лишь один раз признавшись, что плохо быть единственным татарином на весь многомиллионный Шанхай: по-русски-то ещё тут есть с кем поговорить, а вот по-татарски, авызыңны сөгим, — разве что сам с собой. Ну или с уйгурами, но они его почти не понимают. С дочками своими, во всяком случае, Наиль по-татарски не говорил, видимо, не желая забивать детские головки ненужными знаниями — и без того говорят по-русски, по-китайски и по-английски немного, а татарский — кому он тут, в Шанхае, нужен?

За столом напротив сидел китаец — худой и высокий. Этот детектив с первого взгляда впечатление производил неприятное — на обтянутом смуглой кожей бритом черепе выделялись впалые сизоватые от бритья щёки и маленькие глубоко посаженные чёрные глазки под высоким и узким лбом. Этот был одет в приличный костюм-тройку с запонками и платочком, торчащим из кармана. Вперившись чёрными глазками в Дзиро, детектив привстал и поклонился, а затем сел назад и пристукнул пару раз суховатыми пальцами по столу.

Это был Чай Чжиюань или, по-английски, Джеки Чай — заместитель Дэвида и самый первый из его сотрудников. Когда-то давно Чай работал грузчиком в Пудуне, пил дешёвое рисовое вино из блюдец в тамошних кабаках, бил другим грузчикам морды и носил обноски. Но молодому детективу из Гонконга, только что приехавшему в Шанхай, требовался помощник, и, так как за неимением средств жил Дэвид сначала именно в Пудуне (любому, видевшему вблизи Хак Нам (ссылка, никакой Пудун не страшен), то и нанял Дэвид своего ровесника-грузчика, тем более что тот и работать был согласен за еду, выпивку и место в углу. Парень неожиданно оказался толковым — благодаря своей рабочей закалке выносливым как лошадь и таким же неприхотливым. Стоять под дождём двенадцать часов, ожидая появления неверного мужа у дома любовницы? Легко. Бродить за человеком целый день, не имея возможности зайти перекусить? Так в порту тоже целый день голодный ходишь туда-сюда, только ещё с кирпичами на спине. Плюс к тому, Чай Чжиюань знал новый для Дэвида город, а к тому же был ещё и умён. Так и вышло, что работал он на Сыма Тая вот уже пятнадцать лет и уходить никуда не собирался.

Конечно, за пятнадцать лет Чай изменился. Он полюбил комфорт и дорогие вещи — естественная метаморфоза для человека, первые двадцать лет жизни прожившего в глубокой нищете. На то, чтобы роскошествовать по-королевски, зарплаты Чая, конечно, не хватало, но на что хватало, на то он и тратил, а если не хватало, то занимал — после покупки своего нового форда Чай из долгов так и не вылезал, да и не стремился, похоже, занимая всё больше и больше на разные новые вещи. Не собирался Чай больше и выстаивать под дождём сутками — хватит, говорил, есть кому помоложе этим заниматься. Иногда ворчал и умничал, подвергая сомнению авторитет босса. Был подвержен запоям и загулам. Много у него недостатков было, чего уж там. Но пятнадцать лет опыта, да и не просто опыта, а совместной работы, перекрывали всё: если кому-то здесь и можно было верить безоговорочно, то это Чай Чжиюаню. Дэвиду никогда не приходилось приказывать подчинённому убить человека, но он знал, что прикажи он это Чаю — тот удивится, поворчит себе под нос, потребует прибавку к зарплате, конечно, а потом пойдёт и убьёт.

Дзиро перевёл взгляд на третий стол, стоящий напротив выхода. А это, конечно, сам начальник — средних лет аккуратно подстриженный круглолицый китаец в очках в тонкой металлической оправе.

Стэн методично хлопал по карманам Тима, вытаскивал содержимое и кидал на кровать — документы, деньги, всё остальное, ну и главное — странные винтажного вида предметы. Чтобы уж быть уверенным, что больше ничего этот ублюдок не предпримет. Нет, больше в его жалкой жизни он теперь точно ничего не предпримет. Герой голливудского боевика, сука. Попляшешь ты ещё у меня, тварь.

Мерная и методичная работа помогала успокоить мысли, собраться с духом. Что делать дальше. Во-первых, связать Тима. Хотя бы его собственным ремнём. Связать, а потом отдохнуть. Сейчас Стэн чувствовал себя совершенно обессилено и понимал, что ещё на один подобный сегодняшнему забег его уже не хватит. Нет, чуть-чуть отдохнуть. Здесь они в безопасности. Здесь их никто не найдёт. А Макс? Что делать с Максом? Ох, Макс... — Стэн прикрыл глаза и скорбно покачал головой. Ох, Макс, да как же так. Макс, Макс, Макс...

— Чёртов ключ! — раздалось внезапно рядом, и громко брякнуло что-то о стену Комнаты. Стэн поднял глаза. Ева. Вот уж кому теперь действительно тяжело, а не тебе. Пережить такое предательство со стороны человека, которого считала близким. Стэн не представлял себе, каково это — обнаружить, что все твои воспоминания о человеке оказались не более чем фикцией, иллюзией, хитроумным обманом. Ох, Ева, Ева. Хорошо, что ты хотя бы живая.

Стэн поднялся, подошёл к неподвижно сидящей у стены Еве, присел рядом, мягко положил руку на плечо:
— Это всё зонт, Евочка. Ты не виновата.

Несколько минут Ева сидела неподвижно. В голове был шум. Она видела что Стэн ей что-то говорит и указывает на угол комнаты, но звук его голоса не доходил. Это было очень странное ощущение.
Пока Браун закрывал двери, Ева на четвереньках подползла к Максу. Проверила пульс, дыхание. Макс был мертв. В руке он по-прежнему сжимал ключ.
- Чертов ключ!
Ева с силой зашвырнула его в стену. Взгляд ее упал на лежащего лже-Тима.
-Дура! Какая же я дура!
Девушка закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.

Торрадо

Зафиксировавшись, темнокожий опять задумался. Капсула. Полно народу. Спасательная капсула. Но почему-то не казалось, что она правильно выполняет свои функции.
- Эй! Ты! - он внезапно подумал, что понятия не имеет, как к кому обращаться тут. И кто они все вообще, - Ты, отцепись от люка! Видишь мигалку? Нельзя открывать!
Хотелось верить, что темнокожий, сменивший его у двери, отцепится от нее. Саомму вылезать между кресел не хотелось. Тут было уютно. И были соседи. Которых темнокожий теперь рассматривал.

Ева последовала за врачами в палату. Когда Тима разместили на койке, она заозиралась, в поисках какого-нибудь стула. Не найдя ничего пододящего, она просто присела на край, стараясь не беспокоить раненое бедро.
Ева обеспокоенно потрогала лоб Тима, кончики пальцев совершенно случайно скользнули по щеке. Похоже жара нет.
Девушку очень угнетала эта неизвестная для нее беспомощность. Ей еще никогда не доводилось бывать в таких ситуациях. Тим - молодец, он держался очень мужественно, хотя Ева представляла какую он должно быть испытывает боль.
Она снова взяла Тима за руку, тем самым выражая моральную поддержку.

Его взгляд.

Вот что заставило ее замереть и внимательно вглядеться в карие глубины глаз Тима. От этого взгляда по телу девушки прошла волна странного смущения-возбуждения. Не понять- то ли физического, то ли душевного. Ева отвела глаза, но предательский румянец все же проявился на щеках.

- Чай... Ты же помнишь - я не пью кофе, - Тим говорил это без злости или напряжения. На его лице красовалась мягкая, ели заметная улыбка. Он немного по-хозяйски разделся (наверное потому, что он был здесь уже несколько раз, когда Ева показывала ему свои картины) и пошел на кухню.
- У тебя, я смотрю, почти ничего не изменилось, - Тим вдруг остановился на пол-пути к кухне, всматриваясь в одну из более старых картин Евы. Тим её уже видел, когда приходил раньше, и, почему-то, всегда задерживался именно на ней каждый раз. Когда Ева спрашивала его, что он находит в этом полотне (Ева не считала своё творчество плохим, но это определенно не было её лучшей работой, по её мнению) Тим говорил, что оно его успокаивает. И добавлял каждый раз, что если бы была возможность - приходил бы каждый день любоваться этим чудом. Когда же Ева предлагала ему забрать картину, как другу, Тим наотрез отказывался, аргументируя это тем, что она хороша только здесь, рядом со своей владелицей.
Тим тоже был художником. Не сказать, что отличным, но Ева по достоинству оценила его творчество, когда прошлый раз была у него в гостях. Беседы за чашкой чая о красоте тех или иных полотен были обыденными при их встречах. Но никак не скучными. Они всегда были живыми. Настолько, что время пролетало незаметно. Тим почти во всем соглашался с Евой, когда речь шла о её картинах. Ева сначала считала, что это отчасти из-за солидарности к подруге, но Тим по-настоящему ценил её работы. Кроме того на их встречах он то ли в шутку, то ли серьезно утверждал, что Ева талантливей самых знаменитых художников, таких как Пикассо и Микеланджело. А потом, опять то ли в шутку, то ли серьезно, добавлял: "И я тоже..."
Он не любил известные произведения искусства и считал, что преподавать рисование по "мазне старых маразматиков" - это такой же идиотизм, как... Как... Как учить слепого писать ровно таким же образом, как обучают обычных людей. В этом плане у них часто бывали очень живые дискуссии. Но последний раз они разговаривали по телефону... Где-то месяца два назад. Может больше. А в живую она его не видела, наверное, год.
Ева заметила, что Тим повел себя немного странно: во-первых, он прихрамывал. Ели заметно, но достаточно, чтобы глаз это не упустил. А во-вторых, он взял с собой зонт внутрь. Пошел в сторону кухни вместе с ним. И... Опирался на него. Словно на трость. Может... Может это ранение? Тим же все-таки телохранитель. Он этого от Евы не скрывал. Работа опасная, но, похоже, она ему нравилась.
В остальном же - это всё тот же Тим. Милый парень, который когда-то, ценой фингала под глазом, спас её от уличных бандитов.
- Какая же она красивая, - сказал Тим, смотря на ту самую картину, после чего прошел на кухню, - Ну давай, рассказывай! Как оно твоё ничего?

Приоткрыв дверь кладовки, Стэн с Максом вышли в светлый и просторный коридор университетского общежития - только чтобы наткнуться на проживающую в соседней от Стэна комнате первокурсницу Джесси, возвращающуюся, видимо, из Вол-мартса с пакетами, набитыми всякой снедью и пивом, в руках. Видимо, Джесси готовилась к вечеринке, на которой и сам Стэн не отказался бы поприсутствовать, если бы не события последнего дня.

- А вы что там делали? - с удивлением воскликнула Джесси, увидев двух парней, выходящих из кладовки.

- Сексом занимались, конечно, - не моргнув глазом, ответил Стэн. - Ты опоздала, милая. В следующий раз быстрее беги, может, успеешь поучаствовать.

Оставив девушку наедине с собственными мыслями по поводу странного поведения её соседа (который, по правде сказать, нормальностью никогда не отличался), Стэн с Максом направились к двери комнаты 512, где проживал Стэн.

Как и в большинстве американских общежитий, повышенным комфортом комната Стэна не отличалась: здесь был общий туалет с душем и небольшая комната, в которой стояли две поднятые на уровень головы кровати с лестницами, а под ними - письменные столы, полки для книг, шкаф для одежды (один на двоих) и небольшой холодильник, также общий.

Гарри, разумеется, был дома, сосредоточенно пялясь в монитор, на который был выведен какой-то вордовский файл с кучей формул и графиков.

- Привет, Гарри! - Стэн весело помахал рукой, заходя в комнату.
- Привет, - бесцветно откликнулся азиат, лишь на секунду оторвавшись от экрана.

Стэн проследовал к своему столу, заваленному учебниками, книгами, пластиковыми ёмкостями от готовых салатиков из Seven-Eleven и коробками от печенья, выгреб из-под груды хлама ноутбук, взял из-под стола рюкзак и сунул ноут в него.

Немного подумав, Стэн стащил футболку и, щеголяя не очень мускулистым торсом, направился в ванную, где тщательно вымыл грязную морду лица, а затем надел новую футболку.

- Пока, Гарри! Удачно отдохнуть! - Стэн подхватил рюкзак и направился к выходу из комнаты. В этот раз Гарри не удостоил его никаким ответом, даже чисто формальным.

- Ты знаешь, я, по правде сказать, его боюсь, - поделился Стэн с Максом по пути к двери кладовки. - Это ж, блин, тип маньяка. Он сидит-сидит всё время вот так за компом, а потом, бац! вытащит какую-нибудь пушку и убьёт меня! Как тот кореец. Или изнасилует. Или сначала изнасилует, а потом убьёт. Или...

Неизвестно, до каких логических умозаключений мог дойти пытливый ум философа, если бы как раз в этот момент Стэн с Максом не добрались до двери кладовки.

В трубке раздались длинные гудки, но ответил женский незнакомый голос.
- Алло?
- Где Лилит? Что с ней?
- Она в больнице Святого Патрика. С ней все нормально.
Макс не успел и рта раскрыть, как трубку повесили. "Дьявол!" Засунув телефон в карман Макс осмотрел встревоженные лица друзей.
- Все нормально. А мне сейчас в больницу.- Развернулся на пятках и закинув все из оставшихся валяться своих вещей в сумку. Закрыл ее и перекинул ремень через плечо. Макс не забыл что в комнате все становиться как прежде. Не хотелось бы потерять таким образом и так чудом спасенные вещи.
- Кто хочет со мной тогда заходите. Нет можно выйти из комнаты. Места всем знакомые,- Макс криво улыбнулся. Было видно что нервы у него на пределе.- Не заблудитесь, да и телефон мой есть. Я как узнаю, что то позвоню. Хотя мне кажется это не последние неприятности на мою, да и вашу голову.
Дождавшись пока все не зайдут обратно в комнату, Макс вспомнил клуб расположенный буквально в квартале от больницы. Закрыл дверь и открыл, представляя пожарный выход ведущий в грязный переулок. Обычно там курили посетители, так как травку курит в самом клубе запрещали. Сейчас день и в клубе еще не должно быть никого.

Пара глотков горячего чая, приятно согрели нутро девушки. Однако чаепитие не продлилось и пяти минут. Любопытство снова заставило девушку оставить все дела насущные и вернуться в комнату. Вихрем ворвашвись в маленькое помещение, Ева нечаянно задела стул и дверь с глухим стуком захлопнулась за ее спиной. Стул остался лежать по эту сторону двери. Коря себя за неуклюжесть, Ева виновато улыбнулась.
-Ой... Извините. Кажется я захлопнула дверь. А что это там у вас?
Виноватое выражение тут же сменилось крайним любопытством. Девушка подошла к Бэну, однако выйти за дверь не решилась. Она стояла и рассматривала открывшийся "пейзаж". За дверью не было никакого леса, никакого снега.
-Похоже эта дверь открывается не только на улицу, но и в помещение...

Разрешите бегом!-
- Разреша-а-аю,- лениво протянул Стэн, полностью проигнорировав остальные излияния Макса. Вот так простым и нехитрым приёмом: как бы приказать человеку делать то, что он и так собирался, выведешь его из себя (а сам и виноват, между прочим) - и на душе как-то легче и приятней сразу становится, и радостнее жить.

- Ева! Я тут подумал - если ты выйдешь за меня замуж, то будешь Ева Браун, - своя шутка Стэну понравилась, и он глупо захихикал. - Правда, классно будет? Я себе и усики отращу, а чёлку и так собирался. Правда, с тестикулами вопрос сложней. Ну и поглупеть придётся. О, еда пришла. Ништяк.

Стэн взял с тарелки бутерброд и флегматично принялся его поглощать.

- Да ты, мелочь бородатая... - орк разозлился и вспылил. Похоже Грим его разозлил, но тот не договорил, ибо два других его остановили.
- Ха! Ты сам-то кто? Как-то я слышал, у вас там под горами, даже бабы бородатые - затем он рассмеялся и его смех подхватил второй.
- Пойдём на круг. Там всё решим. - сказал третий, похоже старший из них. Он указал на боевой круг и взглянул на место, где сидел писарь. К тому подошёл орк, чей лик скрывал шлем. Он что-то сказал писарю и положил увесистый мешочек с чем-то позвякивающим. На что писарь хитро улыбнулся.

- Внимание! Сейчас будет специальный бой. Грим Дитя, нет не так... Горное дитя, будет сражаться сразу с тремя противниками. Заходите в круг! - прокричал писарь. Некоторым участникам это не понравилось, но они не стали мешать бою, наоборот им было даже интересно, справится ли дварф.

Троица зашла в круг, и каждый размял свои кулаки, готовясь наподдать Гриму. Сукур, который похоже самый нетерпеливый, встал слева от лидера. Уржзух же, встал по правую сторону и ехидно улыбался, предвкушая бой.

- Марк, у меня строкий приступ Дежавю, - ухмыльнулся Джимми, сидя на генераторе. Щас вот приснился сон, будто мы с тобой аки два инопланетянина работали вместе и зохавали целую базу полярников.

Итак, недоломанный генератор был включен Лили, которая рискуя жизнью решила позаботиться о тепле прежде чем уничтожать Нечто (Вард Карлоса). На её счастье, тот был парализован ещё долго, поэтому она смогла воспользоваться горючим, которое нёс геройски погибший Лиу Бейхун, и уничтожить ещё не очнувшуюся тварь.

Но включенный генератор ничего не изменил. Посещение продуктового склада показало, что он полностью разгромлен (тут постарались зараженные Тэрчер и Фокслер). Лили - оставшаяся в одиночестве - ринулась к вертолёту, где обнаружила уже подготовившихся к отлёту Миккая и Эрикссона. Погода не прояснялась, но осознав, что они лишь втроем остались против пятерых сущностей Нечто (к которым присоединился и Невелдайн), продуктов нет, и генератор может в любой момент выключиться - троица решила рискнуть и улететь с базы, считая что это лучше, чем пополнить ряды инопланетных тварей. Они вылетели в шторм, и дальнейшая их судьба неизвестна - их больше никто никогда не видел.

Пятеро инопланетян (четверо из которых выглядили абсолютными копиями людей) впав в состояние подобное анабиозу без проблем дождались спасательной экспедиции, которая прилитела выяснять, почему научная станция не отвечает. Не вызывая подозрений Нечто вылетело на большую землю, где сразу же активно начало процесс заражения и распространения. Когда люди осознали угрозу - остановить её было слишком сложно, тысячи и тысячи монстров появились в городах (а сколько их ещё осталось где-то на природе, среди животных - лучше и не думать). Завязалась настоящая "гражданская" война против пришельцев, и даже если она и кончится победой человества - жертвы её будут исчислятся миллионами и миллиардами.

За каменными стенами, окружившими обширный двор, расположилась своеобразная тренировочная площадка, круг шириной с пару десятков дварфов. Круг сей был опоясан укреплённой толстой верёвкой, ставшей границей. А вокруг толпились всякие личности. Некоторые по виду были натуральными бандитами, среди которых возвышался повидимому их главарь, другие же, одеты были в совершенно разные одёжи. Среди толпы выделялся один орочий воин, чей торс был открыт, а на поясе висел орочий меч, кажись мачете назывался. Держался он молча, осматривая остальных.

- Ты прав, Грим - коротко сказал Дургар, указав дварфу на тот же вход, через который оба прошли несколько минут ранее. Грим взглянул и заметил как во двор вошла та самая троица. Все были крепки и высоки, действительно, натуральные орки. Они прошли в другую сторону, остановившись неподалёку. Один из троицы что-то тихо сообщил двум другим. Те переглянулись и с довольным видом, стали чего-то ждать.

начало...

В тот день Зак не ответил Чешковичу ни слова. Он просто молча выпроводил гостя за дверь. Не сказать, чтобы это было сделано как-то со злобой, скорее это было немой просьбой: не говорите об этом. Прошу. Не говорите.

Через месяц, ровно когда закончились отпускные, Зак вошел в полицейский участок. Кто-то радовался его возвращению. Некоторые даже поздравляли с... Непонятно с чем. Наверное, им казалось, что выжить в руках маньяка - это большая удача. Зак же не считал, что ему повезло. Связь, которая установилась между Заком и Маньяком в тот злополучный день была настолько сильна, что даже смерть одного из её участников не прервала этот контакт.

Зак долго думал обо всём. Обо всём, что случилось. Настя понимала чувства её мужа и каждый вечер старалась как-то утешить его, хотя Зак и делал вид, что ему, в общем-то, всё равно. Но похоже актером он был неудачным. С того самого дня Зак жил только двумя вещами: работой и Аней. Проводя долгие внеурочные часы за раскрытием дел, Зак смог быстро подняться по карьерной лестнице. Но дойдя до звания Детектива, Зак стал отказываться от повышения. Единственное, о чем он продолжал мечтать - это об засаживании преступников за решетку. Более того, он был этим одержим. Настолько, что через какое-то время ему стали давать только самые сложные и запутанные дела. Работа и любимая жена отвлекали его от плохих мыслей.

Через год у Зака и Анастасии родился сын, Джейсон. Еще через год у него появился братик - Шон. Несмотря на то, что лица с фотографий Майзла Торнбери и Майлза Торнбери старшего не переставали внезапно всплывать в голове, казалось, что проблемы отошли стороной. Зак и Анастасия повзрослели и зажили счастливо.



*****************************


Был солнечный день.
Вся семья Фейров пошла в один большой Мегамолл.

ссылка

По стечению обстоятельств и невнимательности, Джейсон попал под автомобиль и погиб. Анастасия, пусть она того и не говорила, обвинила во всем Зака и подала заявление о разводе с правом опекунства, оформленного на себя. Зак, не сказав ни слова, подписал согласие. Когда Анастасия и Шон переехали в другой город, Зак заперся в своей комнате.
В его голове крутились слова Майлза:

Если ты станешь отцом, то ты поймешь меня

Зак вспомнил всё то, что успел сделать в своей жизни. Сколько лет он защищал мир от самых отъявленных злодеев. Но он не понимал, насколько тонка грань между добром и злом. Майлз младший не заслуживал смерти, хотя и был мерзавцем. Зак теперь считает по другому. Но и Майлз старший, выдававший себя за отпетого Маньяка, оказался потерпевшей стороной. А всё из-за Зака. Защищая правосудие, он забыл за что боролся. А в последние годы он это делал не ради своих убеждений и мира во всём мире, нет. Он это делал ради себя. Он хотел искупить свою вину. Хотел изо всех сил сделать себя полезным этому миру, чтобы всё не выглядело таким ужасно серым. Но Зак, с говорящей фамилией Фейр, что значит "Честный", врал сам себе. Он никогда себя не простит. Пока он гнался утешением, Зак забыл о том, что действительно важно и потерял своего сына. Теперь, когда его больше ничто не держало в этом мире, Зак взял пистолет, тот самый, что был изъят у Майлза Торнбери старшего. Детективу его ранга получить доступ к любой улике не составляет проблем.
- Прости, майлз...



*****************************


Зак Фейр

1978-2011

"Есть два пути избавить вас от страдания: быстрая смерть и продолжительная любовь."
- Фридрих Ницше

Значит все-таки была причина. Маньяк не хотел давать Заку возможность убежать, но он и не хотел просто смотреть на его страдание. Это было сильнейшее эмоциональное давление. Что ж, у него получилось. Заку казалось, что если не бомба его убьет, то сердечный приступ.
Желание сказать "убей" было велико. Причем именно просто "убей", а не скажи мне кто это... Заку опять вспомнилось самоуверенное лицо Майлза. Прямо перед... Перед... Выстрелом. Он был удивлен. Почему Майлз был настолько уверен в себе? Знал ли он, что будет делать с телом Зака после выстрела?
Быть может лучше было спасавать тогда? Взять и отпустить его... Или попасть под пулю? Быть может тогда бы Зак не чувствовал себя так паршиво... Столько времени... Столько времени Зак страдал. Если по его вине умрет еще один человек, Зак никогда себе этого не простит. Никогда.
Казалось, Он только-только начал от этого отходить. Кошмары, вроде, начали сниться реже. Случайные прохожие все меньше напоминали его черты. И вот снова! Снова! Словно сам Бог напал на Зака, обрушив на него все прошлые грехи разом; раздавив в мгновение ока его самомнение; заставив желать, до пены изо рта, только одного - выжить.
Но если он там и вправду все видит, то зачем проверять Зака? Разве он не должен знать, как Зак страдал эти годы?

Как это странно, что в секунду перед смертью самый последний атеист - начинает молиться...

Губы сложились было в форме, при которой обычно говорят букву "У". Зак было уже хотел сказать "убей", уже хотелось вырваться отсюда обратно на свободу, к просторному и чистому воздуху. Но остановился.
...Он пообещал себе, что ни один человек от него не пострадает. Как могут быть такие мысли... Маньяк сказал, что Зак этого человека знает. Неужели он действительно считает, что может вынудить Зака убить кого-то?! Кого-то из знакомых?! Он рехнулся. Зак знает, что виноват. Он помнит Майлза. Помнит как мучался, зная, что его убил.
Нет.
Программист дал выбор, но и не дал его. Это словно выбирать между тем, что лучше отрубить - палец или руку. Важно только понять: что для тебя рука, а что палец. Кто-то безусловно бы сказал, что жизнь в этом случае - это рука. Но только не Зак.
Вспомнилось время, проведенное с Аней. Да... Зак был рядом с ней счастлив. Безудержно. Невыносимо счастлив. Так, как никто другой. Не нужны были ему для счастья горы денег, толпы фанатов. Хотел бы денег - не убивал бы Майлза. А слава ему уже обеспечена. Среди убийц, вымогателей и лжецов. но сути дела это не меняет. Ему хотелось быть только с Ней. И он с ней был. Долго. И счастливо. И большего ему не надо.
Раз Бог пришел не за проверкой, то за тем, чтобы заставить Зака восплатить свои грехи. Пора перестать упрямиться.
Даже если у Маньяка на мушке не Настенька. Это ничего не меняет.

Зак взял телефонную трубку и тихо промолвил:
- Обещай мне... Что отпустишь того, кого держишь у себя. Обещай! - Зак сглотнул. Он, не сказав про себя ни слова, только что подписал смертный приговор. Но перед смертью он требовал слова от того человека, который, может быть, остался внутри маньяка, чтобы он пощадил заложника. Жизнь за жизнь... Как жаль, что с маньяка нельзя взять расписку.

Вы вышли из корпуса, словно на коротком поводке ведомые Лили. По дороге она продолжала что-то говорить, периодически оборачиваясь к вам, отчего юбка на ее ягодицах соблазнительно натягивалась, а спинка прогибалась в тонкой талии, вызывая желание провести пальцем вдоль позвоночника, сверху вниз...
Наконец, пройдя через весь студгородок, вы оказались в небольшом городском парке, в довольно уединенной его части. Небольшая поляна, окруженная деревьями, мягкая зеленая травка, покрывающая землю словно ковром, противоположный край поляны упирался в небольшое озерцо или речушку, заросшую ряской. Над водой в небольшом удалении возвышался мостик из серого камня.
- ... Ну вот, здесь мы и проведем семинар - этот водоем идеальное сборник продуктов человеческой жизнедеятельности, отравляющих природу... - донесся до тебя голос Лили, она стояла на фоне заходящего солнца, вся облитая солнечным светом, а ветерок, казалось, бесстыдно ласкал ее тело. Джони шумно выдохнул и что-то буркнул невпопад.
- Ой, - заволновалась девушка, - я забыла инструменты, их проще было бы установить сейчас, что бы не терять зря время, - ее расстройство было столь неподдельным, а глаза смотрели на тебя так умоляюще...

Когда до ушей Дрэдштейна донеслась великолепная фраза неизвестного героя, взывающая «тащить еще фонарей!» и «спускать шлюпки!», профессор был просто счастлив, от того, что, наконец, люди вокруг него засуетились и начали хоть чем-то заниматься, помимо того, как хлопать выпученными глазами и пачкать подштанники.

Но, удовлетворившись одним результатом, профессор был озадачен новой проблемой.

Сейчас, когда, наконец, люди стали шевелиться уже, как минимум, целенаправленно, ему была предоставлена возможность оказаться наедине с неведомой стихией в которую так резко погрузился эсминец вместе со всем экипажем. Все его попытки изучить аномалию до сего момента не смогли сполна насытить научного любопытства, раздувающегося как воздушный шар с каждой минутой… нет, секундой!
В сей момент Ллойд вспылил, выплескивая свое возмущение:
“Хьюго! Этот хитрожопый хорек должен мне много объяснений! Более чем уверен – это все его проделки! Будь я на его месте, такого бы никогда не случилось! Если бы только меня посвятили чуть большим подробностям… !»
Свою пламенную речь Ллойд сопровождал эмоциональными жестикуляциями, как и обычно, что привело к хаотичным скачкам зайчика от фонарика по всей палубе. Где-то рядом раздался голос возмущения «Так вы светите или нет!?». В этот момент профессор приостыл, моментом устремив фонарик в нужную сторону. Стараясь более не отвлекаться, он еще раз окинул взглядом небо, непроглядно укутанное густой тьмой. Испустил воздух, постарался успокоиться и, уже более тихим тоном добавил, подбоченившись свободной рукой:
“Ну что? Хотели невидимости?! Нате – получите!”… выдерживает краткую паузу, всматриваясь в темноту, “А ведь действительно. Ни хрена же не видно!”
Последней фразой Ллойд, сам того не ведая, натолкнул себя на еще одну невероятную идею «Неужели мы смогли создать настолько сильный импульс, что сделали невидимым весь мир?! Ну уж нет… это тоже бред…» В одном Дрэдштей сейчас был уже точно уверен – все что окружало его, являлось чужеродной средой, по крайней мере на 90% вероятности точно, как он полагал. Остальные 10% он отсеял, в виду наличия схожих с земными веществ, таких как вода и кислород, если это действительно являлось тем, чем это было.

Теперь, когда делом спасения утопающего уже занялась целая толпа народа, единственным желанием Ллойда было как можно скорее оказаться в машинном отделении, чтобы выяснить, что произошло с большим механизмом. Поскольку, то ли из гордости, то ли из-за того, что и в правду все тщательно проверял, сам Ллойд был уверен, что не мог допустить ошибки на своей точке! Но не меньше его мучил другой вопрос: есть ли на этом судне аварийное питание, способное запустить большие прожекторы, или, в лучшем случае, все освещение на судне.

Наблюдаем.
Если таки найдется еще несколько человек с источниками света – пробуем под шумок свалить в машинное отделение (фонарь, желательно прихватить с собой, раз уж подвернулся под руку, не очень хочется биться лбом о неожиданные выступы).
В противном случае, выбора нет, придется удовлетвориться хотя бы тем, чтобы насытить любопытство относительно судьбы техника. Матросы наверняка рассердятся, если уйти сейчас… а уж тем более, если еще и фонарик увести.

- Нет! - почти крикнул Зак в телефонную трубку, - Всё было не так... Не так, черт тебя дери! - Зак наконец понял, что от него хотел Маньяк. Этот "программист" (значит Зак всё-таки был прав) не считает себя злодеем в этой ситуации. Более того, он карательная рука господа. Судья и палач в одном флаконе.
Было уже даже всё равно на гребаных телевизионщиков: со своими он, наверное, объясниться сумеет. Лишь бы Настя не совершила какую-нибудь глупость, увидев новости...
- Ты не обязан мне верить, но просто не имеешь права меня не выслушать! Я помню Майлза! Каждый день я его вспоминаю, даже против своей воли. Но я, черт тебя дери, не виноват... Виноват... Всё было как ты сказал - нас в том проулке было трое: я, Майлз и вор, укравший сумку. Мы с Майлзом его поймали, взяли на мушку... А потом... Потом... Он сказал, что они с Майлзом... - почти после каждого слова Зак судорожно глотал слюну. Голова стала ужасно красной (к ней прилила кровь), а по лбу потек пот, - Сказал, что они... Заключили сделку... ... ... А потом... Потом Майлз сказал мне опустить оружие. Я... Я не... Не знал, что мне делать. Не мог... Поверить... А Майлз... Полез за... Пистолетом... И... - и тут Зак взорвался:

- Чего ты хочешь?! Давай, неси запись моего признания в новости! Это я убил Майлза! Доволен?! Ты, твою мать, ДОВОЛЕН?! Он наставил на меня пистолет и я его пристрелил! А потом вор убегал...

Зак тяжело дышал. Грудная клетка стремительно растягивалась и сужалась. Зак опустил глаза в пол и прислонил голову к стенке будки:

- ...И я выстрелил... Опять... Я не хотел... Убивать... Но... ... ... У тебя есть... Запись, - Зак говорил тихо, медленно, спокойно, - Выпусти меня отсюда... И я сдамся властям... Я признаюсь... И отсижу свой срок...

- Яблоко? Какое яблоко? - скомкано произнес паладин в очередной раз откусывая огромный кусок от не менее огромного яблока.
Раздался хруст. Паладин, дожевывая яблоко и готовясь в очередной раз варварски оторвать от него кусок, заулыбался и вдруг произнес:
- Эй, парень, я бы купил тебе еды, но увы, мой кошелек пуст словно голова демона, - паладин рассмеялся, - итак, завтра, первым делом идем прославлять мое, кхем...наше доброе имя - Габриеля Бесподобного иии....? - паладин вопросительно уставился на мага.

Ну вот и все. Зак совершил роковую оплошность. Растерялся, как никогда, задумался, испугался. Неважно, что с ним было. Важен результат. Маньяк победил. Справедливость... Каверзная справедливость его точки зрения восторжествовала. Он хотел доказать Заку, что пока тот спасает мир, мир на него плюет с большой колокольни. У маньяка получилось. Его, не очень-то и хитроумный, но рассчитывающий на замешательство Зака, план сработал. Кровь, как казалось, текла просто рекой. И никто не спешит Заку на помощь. И правильно... Все правильно. Почему накатывает именно это ощущение - будто так и должно было произойти? Казалось, что Зак должен был получить эту пулю. Она стала своеобразным щелчком, резким, больным и сдавленно-противным показателем проигрыша. И смерти.
...Теперь, знал Зак, никто уж точно не пришлет ему помощь.

Говорят, "выбор всегда есть". У Зака он, как и было сказано в пословице, был: сидеть, стонать и дожидаться смерти, в муках истекая кровью, или таки взять пистолет на последнем усилии, скорее даже усилии воли, нежели усилии силы, притянуть к веску и нажать на курок.

Валяясь внизу, на полу будки, ощущая то, как близко сейчас от него находиться тот злостчастный предмет, с которого все началось, Заку не хотелось ни о чем думать. Хотелось забыться. Хотелось взять чертов пистолет, притянуть к веску и выстрелить. Это была бы, наверное, самая гуманная для него сейчас смерть: не от пули добросовестных снайперов, поставивших крест на его жизни, не бомба с тикающим механизмом, с которой нельзя сойти, а его собственное оружие, знакомое до боли, до истомы, притертое в руке и привычно залезающее в кобуру, которой сейчас с собой не было.

Настя.
Прости. Прости меня. Прости за глупость, за наивность. За то, что, как отчаяный щенок, стоящий перед автострадой, лаял на проезжающие машины и думал, будто они уезжают, потому что меня боятся. Прости, что не смогу быть больше рядом с тобой. Что не будет у нас большой квартиры с огромными окнами где-нибудь в центре Нью-Йорка рядом с центральным парком, как мы о том мечтали. Прости, что не будет у нас детей, что я никогда не пропущу их первые шаги, задержавшись на работе. Что не буду выступать перед их классом, рассказывая на день "родителя", как это классно быть полицейским... Как классно спасать людей, быть героем... Прости, что не подарю им ту слепую надежду, то заоблачное счастье, в которое верил сам.
Миллионы "прости". Но главное... Главное... Главное прости меня за то, что я такой слабак. Что одна шальная пуля, пущенная не в то время не в том месте не тем человеком заставляет меня сделать то, что я сейчас сделаю. Прости, что я не продолжил бороться. Что у меня уже нет сил гордо встать, взять телефонную трубку, как ни в чем не бывало, и смеясь в лицо почти смертельной ране засмеяться истерическим хохотом Маньяку в лицо. Он победил. Но Зак не даст емк последнего удовольствия. Маньяк не увидит, как Зак корчиться от боли в предсмертных муках, пытаясь понять, почему в один момент весь мир ополчился против него. Маньяк победил. Но он не увидит, как Зак умирает от рук своих сослуживцев, от рук своих знакомых. Они определили его конец, конец его жизни. Но последнее предложение Зак напишет сам.

Отчаинье овладело Фейром. Он не мог, не хотел больше играть в игру, где он был один против всего света. Почти ледяная от страха и ужаса рука вновь медленно и трясясь, словно у старого человека, потянулась к упавшему пистолету. Теперь Зак знал, что он умрет и пропала малейшая надежда: потянувшмсь за пистолетом вновь, он снова дает снайперам повод стрелять по нему. Пусть стреляют. Терпеть эту боль было невыносимо. Зак был совершенно один в этом мире.
Пистолет удобно лег в руку: ну вот, теперь они будут стрелять. Но даже если будут, то только по его выбору. Так или иначе, но это будет его выстрел. Выстрел, который сам для себя выбрал Зак.

Прости Аня. Прости в последний раз.

Место действия: яхта посреди Английского Канала, в пяти-шести километрах от Фолксстоуна.

Вчера было весело - на небольшой яхте собралось немало живописного народа. Празновали 25-й юбилей одного английского графа по имени Грэйсток, или, точнее, сам юбилей был отпразнован как полагается, с пятьюстами гостей, ещё вчера. Сегодня молодой граф просто отрывался на всю катушку (читай - лакал скотч до упаду) в несколькими знакомыми, каждый из которых пригласил пару тройку своих, так что из собравшегося народа графа знало меньшинство.
Сам граф, впрочем, очень быстро дошёл до полной кондиции, и в его каюту его унесли слуги.
А вечеринка продолжалась - уже не столько выпивка, сколько танцы, веселье, курение кальяна для желающих - и всякие закуски типа карри, креветок и ананасов.

Особо отжигал импозантный плечисты парень, представившийся как Самаэль:
-Святой отец, - обратился он к священнику с многообещающим именем Бишоп(см примечание),-можно я задам вам загадку, в некотором плане касающуюся Ватикана?
- Задавай, сын мой.
- Итак, что это? У Шварценеггера длинное, у Ричарда Гира - короткое, у Мадонны нету, а Папа Римский не пользуется?
Священник начал соображать уже на Гире, на Мадонне хихикнул, а когда речь зашла за Папу, побагровел и в течении двадцати секунд предал Самаэля анафеме и проклял несколько раз колена так да сотого.
На крики заявилась пара плечистых матросов из охраны.
- Святой отец перебрал слегка, - извиняющимся тоном ответил Самаэль на вопрос, что происходит? , - он впал в бешенство, когда я сказал, что Папа Римский не использует свою фамилию! Проводите его в каюту для гостей, а?
Матросы вежливо проводили священника, который, повиснув между их рук, болтал в воздухе ногами и ругался, а Самаэль откланялся дамам, которых в тесном обществе насчиталось аж пять - девушка с русским именем Анюта, рыжеволосая Мира, любительница паркура Джессика, сонно зевающая Тара и блондинка с шведским именем Гунилла - самая странная из всех. Всё время стоит за спиной очкарика по имени Макс (с которым и пришла), почти всё время молчит и улыбается, словно резиновая кукла.

Мира подняла вверх большой палец:
-Славно ты избавился от этого... фанатика.

Потом устроили игру в дартс, но ненадолго: Самажль предложил показать смертельный номер с глотанием дротиков, и все проглотил. А когда ему предложили вернуть дротики и продолжить игру, возмутился:
- Мне их выблевать обратно?? Я же сказал - ГЛОТАНИЕ дротиков. Понимаете, не обман и ловкость рук, а реально глотание, я ведь не мошенник какой!! Ну и теперь я их проглотил - вы же сами хотели посмотреть!

- А давайте попросим у охраны пару пистолетов и устроим НОРМАЛЬНЫЙ тир? - предложил гость в костюме советского офицера по имени Кайрос.
- Ага, так они и дадут, - с сомнением заметил Кевин, один из гостей.
- Дадут... догонят и ещё дадут, - подтвердил его приятель Кристер, тоже явно швед.
- Прошу прощения, а кто их спрашивать будет? - удивился Кайрос.

В общем, вечер удался на славу. В том числе потому что Самаэлю, который собирался показать ещё один смертельный номер с самосожжением, не дали бензина.


Утро следующего дня. 10-00.
Гостей ждал сюрприз. И очень большой. Выйдя из своих кают, они обнаружили, что кроме них, на яхте больше никого нет. Капитан, матросы, прислуга, хозяин корабля, пара его друзей, а также Джессика, Тара, Кевин и Кристер просто исчезли.

- Эхм... Я выпил твою таблетку. Теперь говори, что в ней было! И, кстати, как тебя звать-то? - конечно имя Заку ничего не даст. Скорей всего преступник его выдумает. Но Зак просто не мог говорить ему "ты". Так называют друзей, коллег, родных. Но никак не маньяков-убийц.

Зак только надеялся, что ни в кого не попал... Он никогда не был верующим. Хотя и был католиком с младенчества. Он за всю жизнь был в церкви раза 3-4. Никак не больше.
Но сейчас Зак, где-то в глубине своего сознания, в каком-то укромном уголке своего мозга, молился. О том, чтобы Зак ни в кого не попал.

Где же, черт тебя дери, полиция?! Был уже нарочито странный звонок, был оскорбленный интеллектуал с задатками заправского боксера (который, правда, скорей всего не пожаловался полиции), был пицца-бой (который тоже скорей всего просто удрал). Но теперь-то они обязаны. Теперь они просто обязаны появиться. Причем как можно быстрее...

Но на что Зак так надеялся? Что они приедут, в одно мгновение снимут его с бомбы, погладят по головке, приговаривая "хороший мальчик - никого не убил", поймают невесть из какой страны вещяющего маньяка и посадят его? Зак прекрасно знал, как работает система. Зак знал, как расправляются с людьми "угрожающими репутации полиции". Сначала непринужденно подбрасывают в карман наркотики. Затем стреляют в голову. Потом оправдываются, что преступник, мол, сопротивлялся при аресте. Есть и другой вариант - сначала стреляют в голову, потом подбрасывают наркотики, а потом оправдываются, что, мол, было сопротивление при аресте.
Зачем детективу повышать раскрываемость убийств, копаясь в старых и разложившихся трупах, в пятый раз перечитывая сотни дел без единой зацепки, выезжать на место старого преступления, в котором уже двадцать раз как смыло все улики дождем? Гораздо проще повышать раскрываемость дел, создавая эти дела...

А в случае с Заком у полицейских даже не будет угрызений совести. Стрелял? Стрелял! Горожанам угрожал? Угрожал! Из будки выйти с руками вверх отказался? Отказался.
Все, братюнь.

Зак даже уже успел представить себе их действия: сначала приедут его товарищи, на бело-черно-синих машинах. Сверху будут крутиться разноцветные лампочки, а изнутри машин будут вопить ужасные на звук сирены. Из машин, как в боевиках, выйдут по двое полицейских, встанут за дверьми своих авто и через оконный проем выставят вперед оружие. Другие же оцепят улицу на всех трех концах красивой длинной желтой ленточкой и красными с белой полоской деревянными перекладинами на дороге.
Вот здесь... Нет... Нет, нет. Воооон на той крыше сядет снайпер. Он будет целиться ровно. Так, чтобы голова Зака была ровно посередине значка (+) в его прицеле. Зак повернет головой налево - снайпер прицелом туда же. Зак повернет головой направо - прицел все так же медленно за ним следует. Точно. Ровно. Без осечек.
А потом бравый капитан, назначенный на расследование этого дела скажет роковую фразу в рацию "Огонь на поражение". Да причем так быстро, чтобы не успели приехать журналисты и ведущие новостей. Никому не нужно, чтобы по интернету потом ходило видео убитого преступника, чтобы миллионы "фотошоперов" выискивали, сами того не зная, по лицу, по каким-то мелким деталям правду. И они ее рано или поздно найдут.

А воображение Зака на этом не остановилось, нет. Он представил себя. Себя. В гробу. Большой белый и црезмерно светлый зал. Ровно в центре лежит его тело, вернее в центре стоит пьедестал, на нем лежит гроб, а внутри гроба - его безжизненное, до безумия белое лицо. Волосы расчесаны аккуратно, как Зак никогда не любил. Одет Зак в слишком официальный черный костюм и черные ботинки. Быть может они бы и пошли ему. Если бы он был жив.
От пьедестала идет длинная и широкая красная ковровая дорожка. По обе стороны от нее стоят в ряд друг за другом длинные скамьи, из темного дерева, весьма длинные и неподьемно-тяжелые.
Но Зал пустует. Нет ни друзей, ни товарищей, ни коллег. В зале есть только три человека. Двое склонились над Заком. Третий - стоящий в стороне - священник. Говорит про Зака красивые слова о том, что "хотя его дух сейчас на небесах, он всегда будет с нами в наших сердцах". И священнику, ровным счетом, по барабану кем был Зак и как погиб. Печально священнику, конечно. Но он тут каждый день. И каждый день провожает мертвецов в другой путь. Он давно привык.
Другой человек, стоящий рядом с Заком - его отец. Трудно поверить, но кажеться, что лицо отца выглядит даже бледнее, чем мертвое, запечатленное на года, лицо Зака. Глаза отца, в отличие от его лица, до невозможности красные. Они словно резонируют с окружающим их пространством. Это от того, что тело отца проситься заплакать. Но он, словно из последних сил, не бросается а эту бесконечную истерику. А если бросится, знал Зак, то выйдет из нее только тогда, когда уже не будет слез. Но и от этого Папе лучше не станет.
И последний, но не по значению, человек, стоящий ближе всего к Заку - Анастасия... Какое красивое имя. Наверное, самое красивое имя на свете. Оно поет, играет на губах мелодию Бетховена. Аня... Настя... Как ни говори - никакие Ильвиры, Оливии, Кейт, Клэр... Никогда не сравняться с именем Анастасия.
В Америке ее все называли Anna. Все, кроме Зака. Это не было ее правильным именем. Это жалкий перенос начального произношения на Английский манер.
Аня говорила, что ее назвали так в честь Великой Российской Императрицы - Анастасии Романовой, которая, не дожившая до лет царствования, была, как говорят, одной из красивейших Русских Княгинь.
Да... Зак был полностью согласен с выбором имени ее родителями. Аня была цветком среди сорняков. Идеалом, италоном красоты, нежности и невинности...
Но почему сейчас, стоя над его могилой, она отнюдь на себя не походила? Лицо заплакано настолько, что кажеться, будто она уже неделю не ела, не спала, а только рыдала без перерыва в подушку... Она стоит над Заком и, как и его отец, пересиливает себя. Но в отличие от отца, пересиливает не свой плачь, а желание прыгнуть на Зака, прямо в открытый гроб, обнять его и заорать, что есть силы "ЗА ЧТО-О-О?! На кого ты меня покинул?!.."

Как обычно наваждение прошло быстро. Так же быстро, как и появилось. На лице осталась грусть, а где-то внутри - неизбежность...

Еще один тяжелый рабочий день, – подумал Чешковиц, потягивая кофе из своей любимой кружки с фотографией детей, ковыряя вилкой остатки глазуньи с салатом и пялясь на свой полицейский значок, сверкающий позолотой, красивый, начищенный до ослепительного блеска. Подумать только – еще семь месяцев до пенсии. Всего семь месяцев. Все эти двадцать три года пролетели словно вспышка, хотя назвать их легкими язык не поворачивается. Я скоро стану пенсионером. И дедушкой. И жизнь моя изменится до неузнаваемости, и не будет больше сцен убийств и фотографий с очерченными мелом на полу силуэтами, не будет ни следов гранулотола на почерневших от грязи стенах, ни опасных заданий с выездом в гетто, ни бессонных ночей в участке, в одной комнате с ребятами из ФБР и агентства по борьбе с терроризмом. Не будет лежать в руке старенький пластиковый громкоговоритель. И больше ни один эмигрант не выкрикнет мне в окно:
- Пошли нахуй, драные ублюдки! – и не придется мне говорить до боли знакомые слова: «пускайте газ».
Обидно все это. Но, хватит раскисать. Жизнь еще не кончилась. Пора на работу.
- Спасибо, дорогая, - сказал Чешковиц, но в ответ услышал лишь голос телеведущего из соседней комнаты. Она не разговаривает. До сих пор.
Вот и испортил себе настроение с самого утра. Черт.
- Да, позвони во второй отдел и узнай, что там насчет.. эм… да, то дело, где парнишка вроде как убил свою сестру. Да. Запроси улики. Проверь еще раз. Что-то вы там упустили, ребята. Да. И занеси отчет в мой кабинет. Сегодня. Всё, - положил трубку, устало потирая глаза. Не выспался. Как обычно. На столе лежит дело об ограблении магазинчика на окраине. Вроде бы ничего сложного, но грабитель убил продавщицу и покупателя. И сумел скрыться. Маленький азиатский ублюдок. До сих пор не нашли. Надо передать Норману. У него нюх на такие дела. А я… я пойду, выпью кофе. Двойной. Без сахара.
Вдруг врывается Перкинс, без стука, опять. Вздрогнувший от неожиданности капитан сурово смотрит на младшего лейтенанта, угрюмо пробегается взглядом по его взволнованному лицу. Что-то важное. Выслушал. Терроризм. Это серьезно. Он все помнит. Помнит цену, которую заплатила вся Америка. И не может забыть то, что потерял сам.
- Неси сюда запись, отправь патрульную машину на место и прикажи саперам приготовиться, - совершенно серьезно сказал Чешковиц, - если это не шутка, готовь людей. Спецназ. Оцепить район через три минуты, если опасения подтвердятся. И да, неси сюда запись, быстрее, Перкинс. И захвати кофе. Двойной, - подумал немного, - с сахаром. Три ложки.
Еще один тяжелый рабочий день, - подумал Чешковиц, устало протерев глаза и сложив руки на столе.

- Нет, не идет... - сказал спокойно Зак, глядя на таблетку, - Во-первых, объясни мне, уважаемый, а как ты узнаешь, что я ее принял? Хм? - Зак так и знал: здесь скорей всего камеры. Либо он за ним сам наблюдает...
"Но если он наблюдает издалека, то, небось, сложно увидеть, если я принял таблетку или нет. Хотя... Он же со мной говорит. Если он со мной говорит и ждет какого-то эффекта..." - Зак твердо решил ее не принимать. Это скорей всего какого-нибудь типа яд. Достаточно просто взглянуть на это со стороны. Что мы видим? Зашел человек в будку, принял таблетку и погиб. Как это называется? Самоубийство.

В голове ненароком всплыл какой-то не-детский мультик с роботом из 3000 года, который хотел воспользоваться "будкой самоубийств". Однако, почему это роковое совпадение нисколько не веселит?
"Быть может потому, что я уже стою в этой будке, за мою смерть уже заплачено жалкие 25 центов, двери закрыты, а тип смерти выбран "долгий, мучительный и с выдиранием глаз пластиковой ложечкой".

- А во-вторых, ты сказал, что я служил городу, но город не придет мне на помощь. А вот скажи мне, убийца-террорист, что мне мешает сейчас бросить трубку и нажать "911"?

Караван уже четвёртый день медленно шёл на север. Люди, лошади, телеги, скот - все медленно двигались по уложенному камнем тракту в направлении серебренного сияния - тем сиянием был свет солнца, отражённый блеском крыш и башен Серебряного Города и видневшийся издали.
Чего только не было в этом караване.. и обычный бытовой скарб - всё имущество бедных крестьян, сушёная рыба и крабы - основной товар простых рыбаков из Города Семи Морей, были там и купцы с заморскими товарами: ткани и заморские фрукты, специи и фарфор, диковинные украшения и драгоценности, оружие и доспехи сулили большую выгоду их владельцам...
... люди были уже близки к достижению своей цели... вот, вдалеке, уже виднеются башни замка и шпили известного на всю страну собора "Божьей Милости и Прощения", вот из-за леса показалась могучая городская стена. Люди заворожены этим великолепием и могуществом. Даже те, кто уже бывал в Серебряном Городе - городе ремесла и торговли, городе веры и знаний, городе мастеров, не переставали удивляться его мощи и красоте. Минута молчания прервалась возгласами удивления, вопросами, обсуждениями грядущих сделок, планами.. и вскоре караван двинулся дальше.

Но были в этой веренице людей, телег и скота те, кто не обратил на это великолепие ни какого внимания...

В одной из потрёпанных, крытых тканью телег, в которую была запряжена старая хромая лошадь, в той, которую хромая на одну ногу вёл потрёпаны временем человек в старой серебряной кольчуге.. в этой самой телеге лежала женщина. Женщина должна была вот вот родить и путники стремились скорее попасть в город, а остановка на дороге уже у самого цели только вызвала у человека в кольчуге беспокойство.. хромая на деревянную "ногу" он подошёл к телеге и, улыбнувшись, заглянул внутрь..
- Ты как?
- Хорошо... сдерживая боль, стараясь улыбнуться произнесла смуглая, черноволосая девушка в потрёпанной одежде.
- Хорошо. - улыбнувшись ответил истрёпанный временем человек с обветренным лицом и захромал к лошади. Он попытался вывернуть телегу с тракта и пойти по полю, но другие люди, стоявшие у своих телег с обоих сторон запротестовали.. он был вынужден подчиниться, в беспомощно сживая удила лошади и читая про себя молитву... старую молитву...

Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: "прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!"

Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение - истина Его.

Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, 6язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень.

Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым.

Ибо ты сказал: "Господь - упование мое"; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим; не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему;
ибо Ангелам Своим заповедает о тебе - охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона."

За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое.

Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое". "

- ..Аминь. - наконец произнёс путник, уже идя с другими людьми вперёд.

Когда телега была уже у самых городских ворот, он услышал крик девушки и тут же захромал к телеге, не обращая внимания на крики недовольных людей...
.. схватки продолжались уже несколько часов и только сейчас девушка не могла больше терпеть... он позвал на помощь, но окружающее, не разбирая в общем шуме его слов, продолжали браниться...
Он с трудом залез в телегу и стал успокаивать девушку:
- Ни чего, сейчас... уже немного... , - говорил он, думая про себя: "это просто.. не сложнее, чем принять жеребёнка у лошади... все мы твари божьи.. все с вздохом приходим на этот свет и с последним выдохом уходим... всё просто..."
Потрёпанный временем человек обмыл руки пшеничной настойкой из фляжки, достал какой-то баул, вынул из него белую ткань из нежнейшего шёлка...
- Всё будит хорошо. - уверенно прошептал он на ухо девушке, поцеловав её в лоб..
- а теперь, тужься.. ещё.. ещё...

Остановившаяся на дороге телега мешала проехать и стоявшие сзади послали мальчугана подстегнуть лошадь. Лошадь повиновалась и медленно затопала к городским воротам...
Когда телега проходила под городской стеной из телеги прозвучал пронзительный детский крик - новый человек вошёл в этот мир, новые путник прибыл в этот город.. их встречали только голуби, вспорхнувшие от детского плача в высь, беззаботно кружащие в синеве неба и блеске серебра городских шпилей.